Пушкин поразил меня своим колдовским прологом к «Руслану»:
У лукоморья дуб зелёный;
Златая цепь на дубе том…
Казалось бы, какой пустяк – несколько хороших,
пусть даже прекрасных, на редкость прекрасных стихов!
А между тем они на весь век вошли во всё моё существо, стали
одной из высших радостей, пережитых мной на земле.
Казалось бы, какой вздор – какое-то никогда и нигде несуществовавшее лукоморье, какой-то учёный кот, ни с того ни с сего очутившийся на нём и зачем-то прикованный к дубу, какой-то леший, русалки и «на неведомых дорожках следы невиданных зверей». Но очевидно, в том-то и дело, что вздор – нечто нелепое, небывалое, а не что-нибудь разумное, подлинное; в том-то и сила, что и над самим стихотворцем колдовал кто-то неразумный: чего стоит одна эта ворожба кругообразных непрестанных движений («и днём и ночью кот учёный всё ходит по цепи кругом»), и эти неведомые дорожки, и «следы невиданных зверей» — только следы, а несами звери! – и это «о заре», а не на заре, та простота, точность, яркость начала (лукоморье, зелёный дуб, златая цепь), а потом – сон, наваждение, многообразие, путаница, что-то плывущее и меняющееся, подобно ранним утренним туманам и облакам.